Эшафот для топ-модели - Страница 56

– Он сказал правду, – подал реплику со своего места комиссар Брюлей, – это я помог ему все узнать. Клавдия Пастушенко, она же Клэр Бональд. Родилась в семьдесят пятом в Донецке. Первый муж был молдованин, с которым она переехала в Бухарест. Муж довольно быстро нашел себе молодую подругу и развелся с Клавдией, оставив ее с дочерью без содержания. Через несколько лет она вышла замуж за француза Эжена Бональда и приехала жить в Нанте. Потом переехала в Гавр, когда получила французский паспорт с новым именем и фамилией. А затем переехала сюда. Все, что сказал господин Дронго, – правда. Ее бросил первый муж, она бросила своего второго мужа, дочь ушла из дома в семнадцать лет… И именно вчера ее бросил молодой друг, который нашел себе более молодую подружку. Она звонила перед убийством ровно одиннадцать раз своему другу. А затем взяла нож и пошла по лестнице наверх. Она, очевидно, посчитала, что это такие женщины, как Ирина Малаева, виноваты в ее несчастьях. Иногда подобное происходит.

Горничная стояла, не шевелясь, словно опасаясь, что ее сил не хватит. Она просто стояла, окаменев.

– Вы хотите сказать, что наша горничная решила выместить свою обиду и злость на нашей гостье? – не поверил менеджер. – Но так просто не бывает, мсье комиссар. Неужели вы этого не понимаете?

– Бывает, – Брюлей махнул рукой, – еще как бывает. У меня лично был случай, который я расследовал. Когда Бриджит Бардо появилась в одном из самых известных отелей, горничная попыталась ее заколоть. Просто так. Из ненависти к ее красоте. Она взяла ножницы и ударила французскую актрису с криком: «Чтоб ты сдохла! Ты слишком красива!»

– И вы считаете, что это похожий случай? – не унимался менеджер.

– Нет, – ответил Брюлей, – я так не считаю. Так считает мой коллега. Это он блестяще провел расследование.

И он показал на Дронго.

– Внизу нашли платье вашей горничной, – пояснил Дронго, – она успела его постирать. Но на обуви остались капли крови. Уверен, что экспертиза легко определит, чья именно эта кровь.

– Совпадает, – неожиданно произнесла по-русски горничная, – еще как совпадает. Будь прокляты эти шлюхи, которые уводят у нас мужчин. Будь они все прокляты! – закричала она изо всех сил.

Все сидевшие в зале молчали. Говорить было не о чем. Все стало ясно.

Интерлюдия.

Клавдия родилась в Донецке в семьдесят пятом году. Отца своего она плохо помнила. Он погиб, когда ей было только шесть лет, оставив ее мать с тремя девочками, самой младшей из которых была Клава. На похоронах отца все вспоминали, каким хорошим человеком он был, и обещали не забывать семью. Выступали председатель профсоюзного комитета, секретарь райкома партии, руководители исполкома.

Все в один голос вспоминали Николая Пастушенко, рассказывая, каким хорошим товарищем он был, как героически погибла его бригада и как все товарищи никогда не забудут своих погибших друзей. Остальные шахтеры слушали молча и мрачно. Они знали, что подобные аварии происходят достаточно часто, и нет никаких гарантий, что в следующий раз они не будут на месте погибших.

Клаву и среднюю сестру, которой было только восемь лет, оставили дома, а мать со старшей сестрой поехали на похороны. Школьные годы Клавдия вспоминала как лучшее время своей жизни. Мать работала машинисткой в исполкоме и регулярно получала зарплату, еще им выплачивали пенсию за погибшего шахтера-отца. Но уже в конце восьмидесятых начались перебои с продуктами, на получаемые деньги ничего нельзя было купить.

В конце восьмидесятых положение становилось хуже и хуже с каждым днем. Шахтеры начали проявлять недовольство, зарплаты выплачивались нерегулярно, в магазинах почти не было продуктов. Впервые за семьдесят лет советской власти начались забастовки шахтеров. Уже в девяностом большая пенсия погибшего отца начала превращаться в ничтожные деньги, а еще через год распался Советский Союз, и прежняя солидная пенсия погибшего шахтера превратилась в пыль. К тому же деньги, которые выдали матери еще в семьдесят пятом в виде пособия, тоже превратились в бумагу, когда все они обесценились в январе девяносто второго.

Мать перешла на работу в профсоюзный комитет машинисткой, но этих денег тоже не хватало. К тому же зарплату иногда не выдавали по два-три месяца. Хорошо, что иногда помогала бабушка, которая привозила яблоки со своего сада. Девяностые годы были трудными не только в России, но и на Украине. Выживать приходилось экономя буквально на всем. Нового платья после девяностого у нее так и не появилось. Она перешивала платья старших сестер, ходила в старых плащах и пальто, оставшихся еще с семидесятых, почти забыла вкус мяса, которое сначала выдавали по талонам, а потом и вообще перестали выдавать – даже за деньги. Семья обычно обедала картофельным супом и пыталась выживать в невероятно сложных условиях начала девяностых.

В девяносто первом, еще до декабрьского распада, старшая сестра в возрасте двадцати лет после окончания технического училища решила уехать в Киев, где жил двоюродный брат их отца. Сначала она написала несколько писем, затем перестала писать и звонить. Мать иногда справлялась у родственников, что случилось с дочерью, как она устроилась в Киеве, ее уверяли, что у девочки все в порядке. В девяносто третьем выяснилось, что старшая сестра нигде не училась и нигде не работала. Она довольно быстро ушла из дома родственников, предпочитая жить и работать самостоятельно. Такая самостоятельная жизнь закончилась плохо. Через год она родила мальчика и вернулась в Донецк с ребенком, с которым поселилась в их квартире. Работать она не могла и не умела. Время от времени в их квартире появлялись ее новые знакомые, которые увозили ее на несколько часов или дней. И она возвращалась счастливой, часто не понимая, где и зачем была и сколько отсутствовала.